Золотое руно (сборник) - Страница 210

210

– Ну как? – спросил я.

– Ммммффф… – Он сделал паузу, чтобы проглотить. – Весьма неплохо.

Это была отрада для желудка – но, с другой стороны, при наличии легкодоступных средств для растворения артериальных бляшек, и других, предотвращающих накопление жира, это не было каким‑то запредельным чревоугодием… для него. Для меня же это было нечто, утраченное навсегда.

Хотя нет, не навсегда. Сугияма сказал, что эта модель тела – последний писк лишь сегодняшних технологий. Его можно неограниченно совершенствовать. Со временем…

Когда‑нибудь…

Я смотрел, как Тайлер ест.

Когда Тайлер ушёл, мы с Карен сели рядышком на диване в гостиной.

– Ну, что ты думаешь о Тайлере? – спросила Карен.

– Я ему не понравился, – ответил я.

– Какому же ребёнку нравится мужчина, с которым встречается его мать.

– Полагаю, так, но… – я замолчал, но потом продолжил: – Нет, мне не на что жаловаться. По крайней мере, он более склонен примириться с твоим мнемосканом, чем моя мать с моим – да и друзья тоже.

Она спросила, что я имею в виду, и я рассказал о своём катастрофическом визите в дом матери. Карен очень мне сочувствовала; в продолжение всего рассказа держала меня за руку. Но, полагаю, я был не в лучшем настроении, потому что не заметил, как мы начали спорить – а я ненавижу, терпеть не могу с кем‑то спорить. Но Карен сказала:

– На самом деле неважно, что думает твоя мать.

И я огрызнулся:

– Ещё как важно. Ты можешь себе представить, как это для неё трудно? Она выносила меня. Родила. Кормила грудью. Только всё это она делала не для этого меня.

– Я и сама мать, – сказала Карен, – и я делала всё это для Тайлера.

– Нет, не ты, – ответил я. – Другая Карен это делала.

– Ну, да, чисто технически, но…

– Не «чисто технически». Это не мелкое буквоедство. Как же я устал от всего этого – от того, что на меня всё время пялятся, что относятся как к какой‑то вещи . И, возможно, они правы. Чёрт возьми, даже моя собака меня не признала.

– Твоя собака ничего не понимает; на то она и собака. А твоя мать и твои друзья неправы. Они просто глупцы.

– Они не глупцы. Не называй их так.

– Ну, их отношение к тебе несомненно глупое. Я так понимаю, все эти люди моложе меня. Если уж я смогла уложить это у себя в голове, то они‑то всяко должны были, так что…

– Почему? Потому что ты так говоришь? – М‑да, у меня и вправду было отвратное настроение. – Потому что великая писательница написала бы для этой истории счастливый конец?

Карен отпустила мою руку и после небольшой паузы сказала:

– Нет, не поэтому. А потому, что люди должны быть более понимающими. Подумай, к примеру, о том, сколько мы потратили денег. Если бы они…

– Какая разница, сколько это стоило? Ты не можешь деньгами заставить других признать тебя.

– Нет, конечно, не можешь, но…

– И ты не можешь заставить людей думать о тебе то, чего тебе хочется, чтобы они о тебе думали.

Я был уверен, что Карен начинает злиться, хотя обычные физиологические признаки – покраснение лица, изменение тембра голоса – отсутствовали.

– Ты не прав, – сказала он. – Мы имеем право на…

– Мы ни на что не имеем права, – перебил я. – Мы можем надеяться , но мы не можем требовать.

– Нет, можем. Если…

– Ты выдаёшь желаемое за действительное, – сказал я.

– Нет, чёрт побери! – Она скрестила руки на груди. – Это наше право , и мы должны заставить остальных это увидеть.

– Размечталась, – сказал я.

И вот теперь её лицо и правда исказилось,а слова стали отрывистыми.

– Это не мечты. Мы должны твёрдо на этом стоять.

Я уже тоже начал горячиться.

– Я не… – начал я говорить и оборвал себя. Я чувствовал неимоверное волнение, как всегда во время спора. Отведя глаза, я сказал: – Ладно.

– Что? – не поняла Карен.

– Ты права. Я признаю. Ты победила.

– Ты не можешь вот так вот сдуться.

– Оно того не стоит, чтобы из‑за этого ругаться.

– Ещё как стоит.

Я всё ещё был взволнован; на самом деле, это было больше похоже на панику.

– Я не хочу ругаться, – сказал я.

– Пары ругаются, Джейк. Это полезно. Только так можно добраться до корня проблемы. Мы не можем просто так остановиться и бросить проблему нерешённой.

Я почувствовал нечто вроде ментального аналога учащённо бьющегося сердца.

– Руганью ничего не решить, – сказал я, всё ещё не в силах смотреть на неё.

– Чёрт тебя дери, Джейк. Мы должны быть способны не соглашаться друг с другом без… ох. – Она замолкла. – О, теперь я понимаю. Вот оно что.

– Что?

– Джейк, я не хрупкая. И я не свалюсь без чувств у тебя на глазах.

– Что? О… – Мой отец. Господи, как она проницательна. Я и сам этого не осознавал. Я снова повернулся к ней лицом. – Ты права. Надо же, я и понятия не имел. – Я помолчал, затем сказал самым громким голосом, на какой был способен: – Тысяча чертей, Карен, да у тебя голова набита дерьмом!

Она заулыбалась от уха до уха.

– Вот это я понимаю, припечатал! Только нет, не у меня, а у тебя. И вот почему…

19

Я был так разозлён перспективой застрять на Луне до конца жизни, что был поражён, встретив человека, который был в восторге от того, что ему довелось сюда попасть. Но доктор Пандит Чандрагупта был как раз из таких.

– Спасибо, – повторял он снова и снова в офисе Брайана Гадеса. – Спасибо, спасибо. Я всегда хотел полететь в космос – это так здорово!

Я сидел в кресле. Брайан Гадес занимал собственное кресло покрупнее по другую сторону от своего стола в форме почки. Чандрагупта же стоял у круглого окна и осматривал лунный пейзаж.

210