Золотое руно (сборник) - Страница 40

– Но что?

Она вздохнула.

– Твой отец никогда не зарабатывал больших денег, сынок. Он был работником физического труда. Их осталось не так много. А я работала на полставки. Это довольно распространённая практика, когда один из родителей работает неполный день, особенно в последние годы, когда приняли закон о запрете детских садов и нянь. Мы жили, в общем‑то, очень скромно. Взять хотя бы нашего ЛАРа. Это одна из самых дешёвых моделей на рынке, и всё же он стоил больше, чем мы могли себе позволить. Прокормить ещё один рот нам было бы очень трудно.

– Тогда я тем более не понимаю, зачем вы меня усыновили.

– Правительственная семейная льгота. На усыновлённого ребёнка все пособия платят в двойном размере.

– Что?

– Ну, когда в мире неизлечимое бесплодие – такая редкость, найти приёмных родителей для ребёнка чрезвычайно трудно.

– То есть вы усыновили меня вместо того, чтобы родить собственного ребёнка, потому что это было дешевле ?

– Да, но… мы ведь вырастили тебя как своего родного, сынок. Ты всегда был таким хорошим мальчиком.

Аарон поднялся, подошёл к ячейке доставки, поднёс чашку остывшего кофе к губам. Нахмурившись, он поставил её обратно и попросил ЛАРа подогреть её в микроволновке.

– Кто были мои настоящие родители?

– Мужчина и женщина из Торонто.

– Ты их знаешь?

– Я видела женщину один раз, сразу после твоего рождения. Приятная девушка, совсем молоденькая. Я… я забыла её имя.

Ложь , подумал Аарон. У мамы всегда чуть‑чуть вздрагивал голос, когда она говорила неправду.

– Я хочу узнать её имя.

– Не смогу тебе с этим помочь. Его не было в сертификате об усыновлении?

– Нет.

– Прости, сынок. Ты же знаешь, как сейчас с этими вещами. Их держат в секрете.

– Но может быть, она хочет увидеть меня.

– Может быть. Я думаю, есть способ это выяснить.

Аарон вскинулся.

– Да?

– Министерство, которое этим занимается, я забыла название…

– Коммунальных и социальных служб.

– Ага. Они ведут… что‑то вроде регистрационной службы. Я думаю, так это называется.

– Что за служба?

– Ну, если усыновлённый ребёнок и природный родитель в нём зарегистрируются и скажут, что хотят друг с другом встретиться, то министерство организует такую встречу. Возможно, твоя настоящая мать зарегистрировалась в министерстве.

– Здорово. Я попробую. Но что если нет?

– Тогда, боюсь, министерство откажет тебе во встрече. – Она секунду помолчала. – Прости.

– Ну ладно, хотя бы есть с чего начать. – Он посмотрел на мать, в её простые карие глаза. – Но я всё ещё не понимаю, почему ты не сказала мне, что меня усыновили. Пусть не когда я был маленьким, а когда вырос.

Его мать смотрела в окно, на деревья, сбросившие листья в ожидании зимы.

– Прости меня, сынок. Мы думали, что так будет лучше. Мы просто не видели, как это знание могло бы сделать тебя счастливее.

Красота, говорила Маргарет Вульф Хангерфорд, всегда в глазах очарованного. Я никогда толком не понимал, что это означает, до сегодняшнего дня. Нет, существуют вещи, которые я считаю красивыми: плавные гладкие поверхности хорошо сконструированной и содержащейся в порядке техники; яркие эстетические качества замысловатого сбалансированного уравнения; даже грубая хаотичность некоторых фрактальных узоров. Но для меня люди всегда были просто людьми, и их вариации индивидуальной физиогномики и физического сложения интересовали меня только в плане облегчения идентификации.

Однако теперь, когда я видел мир глазами Аарона Россмана, я постиг истинный смысл того, что есть красота и что делает одного человека более привлекательным, чем другой.

Взять, к примеру, Беверли Хукс. Когда я увидел её впервые, то отметил её расу (европеоидная, кожа необычно бледная), цвет глаз (густо‑зелёный), цвет волос (у корней – тёмные от природы, но остальное выкрашено в такой чёрный цвет, что практически не отражает света), и несколько других специфических деталей, которые помогут мне опознавать её в будущем.

Когда Аарон Россман впервые увидел её за двадцать два дня до нашего отлёта, он начал каталогизировать её признаки с задней части, поскольку приблизился к ней со спины. Отличный кабуз было его первой мыслью – Аарон, с его интересом к поездам, принадлежал к числу немногих людей на Земле, знавших, что такое кабуз. Я тоже смотрел теперь на её зад его глазами. Выпуклость бёдер, плавная округлость ягодиц, тонкая синтетическая ткань чёрных брюк, туго их обтягивающая, попавшая меж них складка.

– Простите, – сказал Аарон.

Бев смотрела наружу в огромное панорамное окно. Оно выходило на загрузочную площадку орбитального лифта, соединяющего жёлто‑коричневую кенийскую глубинку с висящим над ней «Арго». Трио жирафов прогуливалось мимо его массивного основания.

Она повернулась и улыбнулась. Аарон воспринял это как яркую… нет, лучистую улыбку, хотя я сомневался, что её зубы, пусть белые и крупные, отражали так уж много света.

– Да? – сказала она немного скрипучим голосом. Мне этот голос всегда напоминал звук, издаваемый плохо смазанной машиной, однако Аарон нашёл его очаровательным.

– Здравствуйте, – сказал он. – Э‑э… И‑Шинь Чан сказал, что вы можете мне помочь.

Она улыбнулась снова. Для Аарона её лицо было красивым: высокие скулы, крошечный нос.

– Что у вас на уме?

– Гмм. – Аарон сглотнул, и я внезапно осознал, что ему неловко, потому что он находит её красивой. – Вы ведь Бев Хукс, не так ли?

– Есть такое дело.

– Э‑м‑м… меня зовут Аарон Россман, и…