– Я уезжаю, – сказал Дэйл. – Здесь мои дела закончены.
– Мистер Райс уходит победителем, – сказал Фрэнк, кивнув. – Перебираетесь в ту хижину в Джорджии, о которой всё время рассказывали?
– Не в Джорджию, – ответил Райс. – И я не выхожу на пенсию. Семьдесят два – это ещё не возраст, внучок.
– А что тогда?
Дэйл ткнул пальцем в потолок.
– Решили стать судьёй?
Он рассмеялся.
– Нет. Перебираюсь наверх.
– Наверх? – Тут Фрэнка осенило. – Улетаете с карусельниками?
– Да.
– Но почему?
Дэйл пожал плечами.
– Может быть, на меня перешло немного вашего идеализма. Или, может, не вашего, а Аттикуса Финча. Может быть, где‑то в глубине, даже после всех этих лет, я верю в идеалы справедливости. А это значит, что тосоки, неважно, виноватые или невиновные, заслуживают на суде самой лучшей защиты, какую они могут получить.
У Фрэнка отвисла челюсть.
– Господи – вы собираетесь защищать тосоков?
Дэйл улыбнулся.
– Я вчера посетил тосокское отделение окружной тюрьмы и поговорил с Доднаскак, которая после смерти Келкада стала их капитаном. Она очень обрадовалась моему предложению возглавить их защиту. Так что да, когда карусельники отправятся домой, я полечу с ними.
– Невероятно, – сказал Фрэнк. – Желаю вам удачи. У меня такое чувство, что она вам понадобится.
На несколько секунд повисла тишина.
– Знаете, – прервал её Дэйл, – это, наверное, будет как в Нюрнберге. Будут судьи с каждого из миров, которым угрожали тосоки, но Тони сказал, что судьи не обязательно должны быть юристами – в конце концов, правовые концепции разных разумных рас слишком различны. Возможно, вам стоит попытаться стать представителем Земли на этом суде.
Фрэнк вскинул брови.
– Мне? Ну уж нет. Это будет неправильно. Я ведь уже решил, каким должен быть вердикт.
Дэйл посмотрел на него.
– Вы неисправимый идеалист, ведь правда? Вы бы их отпустили.
Фрэнк лишь улыбнулся в ответ.
Нью‑Йоркский диоцез, внутренняя почта
…да, епископ, я был искренне удивлён количеством соискателей. Такой интерес – добрый знак для нашего самого нового прихода. Я уверен, что в данных обстоятельствах мы выбрали наилучшего кандидата. В конце концов, в его квалификации сочетаются сразу несколько ключевых элементов. Однако ему будет очень одиноко на новом посту…
– Чёртова социальная инженерия, – сказал Бутби; гримаса исказила его веснушчатое лицо. Он взглянул на меня, словно ожидая порицания за брань, и был, похоже, разочарован тем, что я на неё не клюнул.
– Как вы сказали ранее, – спокойно ответил я, – в практическом плане это ничего не изменит.
Он попробовал свою уловку снова:
– Чертовски верно. Просто ли мы с Джоди живём вместе, или заключили законный брак – это ни капли не должно волновать никого, кроме нас с ней.
Я не собирался доставлять ему удовольствие, объясняя, что это волнует Господа, так что просто позволил ему продолжать.
– Так вот, – сказал он, разводя руками – тоже веснушчатыми, – поскольку для того, чтобы Компания выдала нам лицензию на ребёнка, мы должны быть женаты, Джоди решила, что она хочет полный комплект – с пирогом, балом и венчальной службой.
Я кивнул.
– И в этом месте вступаю я.
– Точно, падре. – Ему, похоже, нравилось так меня называть. – Здесь только вы и судья Хироми можете проводить брачные церемонии, а, в общем…
– Офис её чести недостаточно просторен для настоящей церемонии с множеством гостей, – закончил я за него.
– Именно! – гаркнул Бутби, словно я только что раскрыл гнусный заговор. – Именно так. Так что вы понимаете моё затруднение, падре.
Я кивнул.
– Вы атеист. Вы не верите во всякую религиозную чепуху. Но, чтобы порадовать вашу наречённую вы готовы организовать церемонию здесь, в церкви Святой Терезы.
– Точно. Но не стоит заблуждаться насчёт Джоди. Она не…
Он замолк. Где‑либо ещё на Марсе объявить, что ты не религиозен, не являешься практикующим христианином, мусульманином или иудеем, было бы совершенно приемлемо – собственно, даже ожидаемо. В конце концов, учёные всегда смотрели искоса на тех, кто исповедует какую‑либо религию; это было так же социально неприемлемо, как пустить ветры в воздушном шлюзе.
Но сейчас Бутби не был уверен, стоит ли озвучивать то, что при других обстоятельствах прозвучало бы совершенно естественно. Он пришёл в церковь Святой Терезы в свой обеденный перерыв поинтересоваться, не проведу ли я венчальную службу, но теперь боялся, что я откажу ему, если выяснится, что мне придётся сочетать священными узами в священных стенах двоих неверующих.
Он не понимал, зачем я здесь – почему Архидиоцез Нью‑Йорка потратил столько денег, чтобы доставить на Марс священника. Римско‑католическая церковь всегда предпочтёт, чтобы люди состояли в браке, заключённом священником, а не жили в грехе; и поэтому с самого момента моего прибытия на равнину Утопия я венчал и якобы протестантов, и секулярных евреев, и многих других. И я с радостью обвенчаю Бутби и его невесту.
– Не волнуйтесь, – сказал я. – Для меня будет честью провести для вас эту церемонию.
– Спасибо, – ответил Бутби с явным облегчением. – Только, ну, вы знаете – чтобы не очень много молитв.
Я заставил себя улыбнуться.
– Лишь самый необходимый минимум.
Бутби был не один такой. Почти каждый здесь считал моё присутствие на Марсе бессмысленной тратой кислорода. Но диоцез Нью‑Йорка был богат, и там знали, что если Церковь не укрепится в колонии Брэдбери как можно раньше, потом для неё никогда не найдётся места.