Золотое руно (сборник) - Страница 160

160

Изначально кольцо было замкнуто.

Потом – при помощи триггера как в переносном, так и в прямом смысле – оно разомкнулось. Несколько дюжин разумов, потом несколько сотен, потом несколько тысяч, потом ещё больше.

Многим из изначального кольца было трудно к этому приспособиться, но теперь каждый новый разум приветствовался, поднимался, поддерживался и охватывался бесчисленными другими, уже испытавшими момент первого соединения, пережившими его и теперь наслаждавшимися результатом. Волны покоя и нарастающей эйфории омывали каждого новичка, маня, расслабляя, принимая.

И всё же, несмотря на покой, который ощущали все, кто был связан, несмотря на безмятежность общей радости, изгнанного одиночества, всё ещё присутствовало что‑то тёмное, что‑то злобное, что‑то внешнее.

Те, кто уже был связан, размышляли, рассуждали, обдумывали, пока…

Осознание, разоблачение – и решение.

Это безумие – помешательство, стоившее человечеству так дорого на протяжении такого долгого времени – не могло более продолжаться.

Иначе мир долго не выдержит.

Всё должно измениться – и измениться сейчас.

Но для следующего шага, следующего прыжка, по‑прежнему нужен триггер: общий триггер, коллективный триггер, триггер, что охватит весь земной шар…

Дора Хеннесси в Мемориальной больнице Лютера Терри заснула где‑то после шести вечера; она всё ещё не привыкла к смене часовых поясов. Часть её хотела остаться и посмотреть по телевизору речь президента Джеррисона, но она слишком устала.

Дора была так потрясена отменой операции пересадки и смертью своего отца – не говоря уж о досаждающих ей воспоминаниях Энн Дженьюари – что не удивилась тому, что проспала двенадцать часов. Однако в шесть утра она окончательно проснулась и даже решилась на утреннюю прогулку.

Швы ей вчера наложили заново и сказали, что они будут отлично держаться, пока разрез не затянется. Она медленно оделась, натянула зимнюю куртку, которая занимала половину чемодана, с которым она прилетела из Англии, и через больничный вестибюль вышла в утренний сумрак. На дороге уже было прилично машин, и несколько пешеходов торопливо шагали мимо.

Она поковыляла на юг по 23‑й улице мимо станции метро «Фогги Боттом», закусочной «Данкин‑донатс» и бежевого здания Госдепартамента. Добравшись до Конститьюшн‑авеню, она свернула налево и с удивлением обнаружила спрятанную в небольшой роще огромную бронзовую статую сидящего Альберта Эйнштейна; она и не знала, что в Вашингтоне есть ему памятник. Она посмотрела в его грустные глаза. Всё относительно , подумала она; рядом с человеком‑гигантом она казалась себе маленькой девочкой.

Дора полагала, что идти так рано на Молл будет небезопасно, однако вокруг было довольно много бегунов, так что она перешла на южную сторону Конститьюшн‑авеню. Из экскурсии, на которую она съездила в первый же день по прибытии она знала, что Мемориал ветеранов Вьетнама находится по правую руку, но она продолжила идти на юг, к Зеркальному пруду. Солнце взойдёт уже скоро, и она подумала, что будет приятно понаблюдать, как оно восходит позади обелиска Монумента Вашингтона.

Она заняла позицию как раз вовремя: крошечная сверкающая точка появилась на горизонте и медленно превратилась в купол. Монумент отбрасывал в её сторону длинную тень. Очень жаль, что она оставила телефон в больнице – было бы здорово это сфотографировать.

Солнце быстро стало слишком ярким, чтобы на него смотреть, но оно вызвало воспоминания о других восходах: над лондонскими небоскрёбами, над Ла‑Маншем, над пустыней. Некоторые из этих воспоминаний были её собственными: в колледже она иногда засиживалась на всю ночь и отчаянно торопилась закончить эссе видя, как встаёт солнце.

Другие, очевидно, принадлежали Энн Дженьюари, включая то, где они с Дэвидом наблюдают восход с палубы круизного судна в их медовый месяц.

Но для неё стало неожиданностью то, что некоторые воспоминания не принадлежали ни Энн, ни ей самой: они обе никогда не были в Австралии, однако она явственно представила себе восход солнца над зданием Сиднейской Оперы. И они никогда не видели солнечного затмения, однако она отчётливо вспомнила солнце, встающее над горизонтом с откушенным краешком.

Тень монумента постепенно укорачивалась по мере того, как наступал новый день.

Сьюзан Доусон скоро осознала то, что Сет Джеррисон уже понял: связи теперь формируются сами по себе, без физического контакта. Она посмотрела на вице‑президента Флаэрти, и его память открылась ей, а когда она посмотрела на Сета Джеррисона, и его память стала для неё открытой книгой. Она опустила оружие; более не было смысла не давать им приближаться друг к другу.

Вскоре память всех находящихся в Кэмп‑Дэвиде оказалась переплетённой. Но даже связанным нужно спать, и хотя некоторым удалось продержаться на ногах всю ночь, отвечая на шквал обращений по поводу оборвавшейся трансляции обращения президента, бо́льшая их часть к полуночи задремала. Президент, понятное дело, лишь недавно пережил тяжёлое ранение. Бесси Стилвелл обычно спала мало, но путешествие в Калифорнию и обратно вымотало её. Ранджип Сингх в тот вечер вообще не смог толком прийти в себя и к часу ночи спал, как убитый, а Дэррил Хадкинс отключился в два.

Сьюзан удалось не спать всю ночь, сидя в своём кресле‑каталке, хотя она и понимала, что смысла в этом нет: подавляющее большинство людей в округе Колумбия, Мэриленде и Виргинии сейчас спали, и хотя это не мешало пользоваться памятью тех, кто уже был связан, те, кто пребывал в бессознательном состоянии, не могли дотянуться до остальных.

160