Золотое руно (сборник) - Страница 172

172

– Здравствуйте, мистер Салливан, – сказала Ханна, появляясь из кухни. Ханна, женщина примерно моих лет – мамина экономка, живущая в доме.

– Привет, Ханна, – ответил я. Обычно я всех прошу звать меня по имени, но я никогда не предлагал этого Ханне – потому что из‑за нашей близости в возрасте она слишком сильно напоминала бы мою сестру, делающую то, чем на самом деле я должен бы был заниматься: присматривать за матерью. – Как она?

У Ханны были мягкие черты лица и маленькие глаза; она, должно быть, относилась к тому типу женщин, которые становились добрыми толстушками в эпоху до появления лекарств, ликвидировавших ожирение – по крайней мере некоторые болезни таки научились лечить за последние двадцать семь лет.

– Неплохо, мистер Салливан. Я подала ей ланч около часа назад, и она съёла почти всё.

Я кивнул и двинулся дальше по коридору. Дом был элегантен; я не понимал этого, когда был ребёнком, но видел это сейчас: коридор, отделанный деревянными панелями, маленькие мраморные статуэтки в нишах, освещённые изящными медными светильниками.

– Привет, мам, – крикнул я, подойдя к основанию изгибающейся дубовой лестницы.

– Я спущусь через секунду, – ответила она сверху. Я кивнул. Потом направился в гостиную, в которой было окно во всю стену, выходящее на озеро.

Через несколько минут появилась мама. Она была одета, как всегда в таких случаях, в одну из блузок, что носила в 2018‑м. Она знала, что лицо её изменилось, и даже с кое‑какой пластикой в ней трудно узнать женщину, какой она была на четвёртом десятке; думаю, она считала, что старая одежда может в этом помочь.

Мы уселись в мою машину, зелёную «тошибу‑дила» и отправились на двадцать километров на север в Брамптон, где располагался Институт. Там, разумеется, был лучший уход, который можно купить за деньги; огромный, заросший деревьями участок с современного вида центральным корпусом, по виду похожим скорее на фешенебельный отель, чем на больницу; может быть, они нанимали того же архитектора, что проектировал Верхний Эдем. Был приятный летний день, и несколько – пациентов? жильцов? – прогуливались в инвалидных креслах по окрестностям в сопровождении персонала.

Моего отца среди них не было.

Мы вошли в холл. Охранник – чёрный, лысый, бородатый – знал нас. Мы обменялись парой любезностей и поднялись в папину палату на второй этаж.

Его переворачивали и передвигали, чтобы избежать пролежней и прочих проблем. Иногда мы находили его лежащим; иногда сидящим в инвалидном кресле; иногда даже пристёгнутым к доске, которая удерживала его в вертикальном положении.

Сегодня он был в постели. Он повернул голову, посмотрел на маму, на меня. Он осознавал своё окружение, но это было и всё. Врачи говорили, что у него разум младенца.

Он сильно изменился за это время. Его волосы побелели и, конечно, у него было морщинистое лицо шестидесятишестилетнего мужчины; в данном случае не было никакого смысла в косметической хирургии. Его длинные конечности были худые и тонкие; несмотря на всю электрическую и иногда мануальную стимуляцию невозможно поддерживать мускулатуру, не занимаясь настоящей физической активностью.

– Здравствуй, Клифф, – сказала мама и сделала паузу. Она всегда делала эту паузу, и у меня от этого каждый раз разрывалось сердце. Она ждала ответа, которого никогда не будет.

У мамы была масса мелких ритуалов для этих визитов. Она рассказывала отцу о том, что произошло за неделю и как играли «Блю Джейз» – своё увлечение бейсболом я перенял от отца. Она ставила стул рядом с кроватью и держала его левую руку в своей правой. Его пальцы всегда рефлекторно обхватывали её руку. Никто так и не снял золотое обручальное кольцо с его пальца, и мама тоже по‑прежнему носила своё.

Я почти ничего не говорил. Я просто смотрел на него – на это , на пустую оболочку, тело без разума; оно лежало и глядело на маму, его рот иногда кривился, складываясь в зародыш улыбки или гримасы – или то были просто случайные движения. Когда она говорила, он иногда издавал звуки – но он что‑то тихо булькал и когда она молчала.

Мой персональный Дамоклов меч. Я сейчас на пять лет старше, чем папа был в тот день, когда лопнули кровеносные сосуды у него в мозгу, смыв алой волной его разум и личность, его радости и горести. На стене его комнаты висели электронные часы, показывавшие время яркими чёткими цифрами. Слава Богу, что часы теперь не тикают.

Закончив разговаривать с отцом, мама поднялась со стула и сказала:

– Ну, ладно.

Обычно я просто высаживал её у дома на обратном пути в город, но я не хотел делать это в машине.

– Подожди, мама, – сказал я. – Сядь. Мне нужно тебе что‑то сказать.

Она села с выражением удивления на лице. В палате моего отца в Институте был лишь один стул, который она и занимала. Я опёрся на бюро, стоящее на противоположном краю комнаты, и посмотрел на неё.

– Да? – сказала она. В её голосе послышался вызов, и я понимал, почему. Когда‑то давно я пытался поговорить с ней о бессмысленности наших еженедельных визитов, о том, что папа на самом деле не осознаёт, что мы здесь. Она пришла в ярость и устроила мне такую словесную выволочку, каких я не знал с детства. Она явно ожидала, что я снова подниму этот вопрос.

Я сделал вдох, медленно выдохнул и заговорил:

– Я… я не знаю, слышала ли ты об этом, но существует такой процесс… О нём было во всех новостях… – Я замолчал, словно считая, что выдал достаточно намёков, чтобы догадаться, о чём я собираюсь сказать. – Его делают в компании под названием «Иммортекс». Они перемещают человеческое сознание в искусственное тело.

172