Золотое руно (сборник) - Страница 173

К оглавлению

173

Она молча смотрела на меня. Я продолжил:

– И, в общем, я собираюсь это сделать.

Мама заговорила медленно, словно переваривая идею по одному слову за раз.

– Ты собираешься… переместить своё… своё сознание…

– Именно так.

– В искус… искусственное тело.

– Да.

Она больше ничего не сказала, и я, как это было в детстве, почувствовал, что должен заполнить эту паузу, как‑то объясниться.

– Моё тело никуда не годится – ты это знаешь. Оно практически наверняка меня либо убьёт, – это если мне повезёт, подумал я, – либо превратит в то, чем стал папа. Я обречён, если останусь в этой… – я положил ладонь с растопыренными пальцами себе на грудь, – …в этой оболочке .

– Это работает? – спросила она. – Этот процесс – он правда работает?

Я улыбнулся своей самой бодрой улыбкой.

– Да.

Она посмотрела мимо меня на отца; выражение беспокойства на её лице разрывало мне сердце.

– А они не могут… не могут Клиффа…

О Господи, ну и тупица же я. Мне даже в голову не пришло, что она свяжет это с отцом.

– Нет, – сказал я. – Нет, они лишь копируют сознание. Они не могут… не могут обратить вспять…

Она глубоко вздохнула, явно пытаясь взять себя в руки.

– Прости, – сказал я. – Хотел бы я, чтобы это было не так, но…

Она кивнула.

– Но они могут помочь мне – пока не стало слишком поздно.

– Значит, они перенесут… перенесут твою душу?

Я посмотрел на мать в полнейшем изумлении. Наверное, поэтому она и приходила к отцу – в надежде, что душа всё ещё где‑то там, под разрушенным мозгом.

Я так много обо всём этом читал и хотел всё это ей рассказать, заставить её увидеть. До двадцатого столетия люди верили в существование élan vital – жизненной силы, какого‑то особого ингредиента, отличающего живую материю от обычного вещества. Но по мере того, как биологи и химики находили мирские, естественные объяснения для каждого проявления жизнедеятельности, понятие élan vital было отброшено как излишнее.

Однако идея о существовании чего‑то неосязаемого, что составляет разум – души, духа, искры божьей, зовите это как угодно – кое‑где всё ещё владела людским воображением несмотря на то, что наука могла теперь объяснить практически каждую особенность мозговой активности, не прибегая к чему‑либо, кроме полностью понятных физики и химии; обращение моей матери к душе было так же нелепо, как попытка возродить понятие élan vital.

Но сказать ей это означало также сказать, что её муж полностью и необратимо мёртв. Возможно, конечно, что понимание этого было бы для неё благом. Но мне чего‑то недоставало в сердце для подобных благодеяний.

– Нет, – сказал я, – они не переносят душу. Они лишь копируют паттерны, которые составляют твоё сознание.

– Копируют? А что происходит с оригиналом?

– Он… видишь ли, он передаёт юридические права личности копии. А после этого биологический оригинал удаляется от общества.

– Удаляется куда?

– Это место называется Верхний Эдем.

– Где это?

Хотел бы я, чтобы был другой способ это сказать.

– На Луне.

– На Луне!

– Да, на обратной стороне Луны.

Она покачала головой.

– Когда ты собираешься это сделать?

– Скоро, – ответил я. – Очень скоро. Я просто… просто не могу больше ждать. Бояться, что чихну, или как‑то не так согну шею, или вообще не сделаю ничего – и окажусь с разрушенным мозгом, парализованным или мёртвым. Это ожидание убивает меня.

Она вздохнула, издав долгий шелестящий звук.

– Приходи попрощаться перед тем, как отправишься на Луну.

– Я прощаюсь сейчас, – сказал я. – Я собираюсь сделать это завтра. Но новый я будет регулярно тебя навещать.

Мама взглянула на отца, потом снова посмотрела на меня.

– «Новый ты», – повторила она, качая головой. – Я не хочу терять…

Она оборвала себя, но я знал, что она хотела сказать: «Я не хочу терять последнего дорогого мне человека».

– Ты не потеряешь меня, – сказал я. – Я по‑прежнему буду к тебе приходить. – Я указал на отца, который забулькал, возможно, даже в ответ на мой жест. – Я по‑прежнему буду навещать папу.

Мама слегка качнула головой, не веря.


Я возвращался домой в Норт‑Йорк в печальных раздумьях.

Мне не нравилось видеть маму такой. Она поставила на кон всю свою жизнь в надежде, что отец каким‑то образом вернётся. Конечно, умом она понимала, что повреждение мозга необратимо. Но разум и чувства не всегда действуют синхронно. Каким‑то образом то, что случилось с моей матерью, подействовало на меня сильнее, чем произошедшее с отцом. Она любила его так, как я всегда надеялся, что кто‑нибудь когда‑нибудь полюбит меня.

И в моей жизни был особый человек, женщина, к которой я испытывал очень глубокие чувства, и которая, я думаю, испытывала то же самое ко мне. Ребекке Чонг был сорок один год – лишь немного младше меня. Она была большой шишкой в канадском филиале IBM, и денег ей хватало. Мы были знакомы около пяти лет и часто встречались, хотя по большей части в компании друзей. Но между нами двоими всегда было что‑то особенное.

Я помню ту новогоднюю вечеринку. Как и многие из наших дружеских сборищ, она проходила в квартире Ребекки, роскошном пентхаусе на пересечении Эглинтон и Янг. Ребекка обожала принимать гостей, и жизнь нашей группы вращалась вокруг её квартиры – а из её дома был прямой выход в метро.

Я всегда приносил Ребекке цветы, когда приходил к ней. Она любила цветы, и я любил дарить их ей. На Новый год я принёс дюжину красных роз – попросил парня в цветочном магазине проследить, чтобы цвет был идеальным, потому что сам я этого не мог сделать. Когда я приехал, то вручил Ребекке букет и мы, как всегда, поцеловались. Это не был долгий страстный поцелуй – мы были, по крайней мере, на людях, просто хорошими друзьями – но он всё же размягчал чуточку больше, чем нужно, когда наши губы смыкались на эти долгие несколько секунд.

173