И мой гнев утих.
Утих.
Словно я нажал выключатель. Каким‑то образом я устранил дурное напряжение. Потрясающе . Интересно, какая мысль, какая ментальная конфигурация производит такой эффект, и смогу ли я когда‑нибудь воспроизвести её снова.
Я шагал дальше, и шаги мои были такие же, как раньше – чёткие и выверенные. Но мне показалось, что мой шаг стал более пружинистым – в метафорическом смысле, а не благодаря встроенным в мои ноги амортизаторам.
И всё же, если существует комбинация, отключающая по желанию гнев, то нет ли другой, которая включает счастье, отключает печаль, включает восторг, отключает…
Эта мысль была словно удар кулака.
Отключает любовь .
Не то чтобы я хотел отключить свои чувства к Карен – ничего подобного! Но где‑то в нейронных узорах, скопированных у прежнего меня, по‑прежнему оставались чувства к Ребекке, и они по‑прежнему причиняли боль из‑за того, что она не ответила на них взаимностью.
Если бы только я мог отключить эти эмоции, чтобы положить конец той боли.
Если бы.
Дождь продолжал падать.
Я стоял в задней части центрального отсека лунобуса и смотрел на троих моих заложников – чёрт, как же я ненавижу это слово!
– Честное слово, – сказал я, – я не хочу никому причинять вреда.
– Но причините, если понадобится, – сказал Брайан Гадес. – Вы так сказали Смайту.
– Смайт до этого не доведёт, – сказал я. – Я знаю.
Но Гадес покачал головой; его белые волосы мерцали в свете утопленных в потолок светильников.
– Ему придётся до этого довести. В технологию переноса создания «Иммортекс» вложены сотни миллиардов – и они все базируются на предположении, что долговечная копия становится вами‑настоящим. Мы не можем позволить, чтобы эта… это самоубеждение было успешно поколеблено. Ни вам здесь, ни кем‑либо на Земле. На кону огромные состояния. На кону жизни – жизни мнемосканов.
Гадес поднялся со своего кресла, но, похоже, хотел лишь размять длинные ноги. Он взглянул на Акико с Хлоей, потом снова обратился ко мне.
– Послушайте, здесь нет никаких законов – ни полиции, ни правительства. Так что вы не совершили никакого преступления. И я слышал, что сказал Смайт – есть смягчающие обстоятельства. Ваша операция…
– Держу пари, вам бы хотелось, чтобы я умер на операционном столе!
Гадес развёл руками.
– Это не ваша вина, – сказал он. – Вы за себя не отвечаете. Просто отдайте мне свой пистолет, и мы все выйдем наружу. «Иммортекс» не выдвинет никаких обвинений; никаких последствий не будет. Вы можете всё это закончить прямо сейчас.
– Я не могу этого сделать, – сказал я. – Я хотел бы, но я не знаю другого способа получить то, что мне нужно – то, чего я заслуживаю.
– Господи, какой вы эгоист, – сказала Акико. – Не могу поверить, что они выбрали вас.
Я почувствовал, как мои глаза сужаются.
– Выбрали меня? Выбрали меня для чего?
Но Акико проигнорировала вопрос.
– А что будет с нами? Посмотрите, что вы делаете с нами!
– Они не доведут ситуацию до состояния, когда могут пострадать люди.
– Да что вы говорите! – воскликнула Акико. – Как долго, по‑вашему, они позволят вам держать Верхний Эдем в заложниках? Сколько времени пройдёт, прежде чем остальные жильцы запаникуют? Они должны будут положить этому конец.
– Всё будет хорошо, – сказал я. – Я обещаю.
– Вы обещаете? – Это Хлоя вступила в разговор. – Чего стоит ваше обещание?
Я подошёл к женщинам немного ближе; мне так хотелось успокоить их и приободрить.
Внезапно Гадес прыгнул. Это миф, что люди на Луне движутся замедленно: объекты падают медленно, но если ты оттолкнёшься от пола изо всей силы, то полетишь, как адский нетопырь. Гадес был от меня в пяти метрах, но его прыжок с лёгкостью покрыл это расстояние, и когда он врезался в меня, я полетел назад и впечатался в заднюю стену лунобуса.
Внезапно обе женщины тоже пришли в движение. Акико вскочила со своего кресла и тоже прыгнула к нам. Хлоя схватила металлический футляр, с которым пришла, и бросилась на меня, явно собираясь размозжить мне им голову.
Я по‑прежнему крепко держал пистолет в правой руке. Однако Гадес прижал её к стене, не давая мне выстрелить в него или одну из женщин.
Отчаянные времена требуют отчаянных поступков…
Я вывернул запястье так сильно, как только смог, и выстрелил. Здесь, в салоне, выстрел звук выстрела был оглушительным. Практически тут же питон ударил в цель. Я хотел лишь проделать дыру во внешнем корпусе, но не смог хорошо прицелиться. Питон попал в иллюминатор, прошил закрывающую его виниловую шторку, как папиросную бумагу, и разбил стекло за ней. Воздух со свистом начал выходить из салона, завыл сигнал тревоги. Шторка с маленькой дырочкой посередине выгнулась наружу. Судя по звуку, закалённое стекло иллюминатора за ней было выбито полностью, так что единственное, что не давало всей атмосфере с рёвом устремиться наружу, была дырочка в шторке, через которую сперва нужно было пройти.
Мы все теперь смотрели на эту шторку, смотрели, как она выгибается всё больше и больше. В любой момент поток выходящего воздуха мог сорвать её, открывая пустой овал иллюминатора; когда это произойдёт, салон потеряет весь воздух в течение нескольких секунд.
Гадес был в ярости, конский хвост его причёски трепыхался в потоке воздуха. Он продолжал прижимать меня к стене, но знал, что если ничего не сделает, то мы все умрём. С недовольным «Да чтоб тебя!» он отпустил меня и крикнул женщинам:
– Быстро! Найдите что‑нибудь, чтобы прикрыть окно!