– Но это чудовищно.
– Психологи не имели возможности проверять свои теории, кроме как самыми маргинальными способами, – сказал Смайт, словно не услышав меня. – Я поднимаю психологию из трясины гуманитарных наук в царство точных – давая ей такую же безупречную чёткость, какая есть, скажем, в физике элементарных частиц.
– С копиями меня?
– В них нет недостатка; они – словно запасные эмбрионы, произведенные в ходе оплодотворения in vitro.
Я потрясённо покачал головой, однако Смайт этого, казалось, не заметил.
– Вы знаете, какие я сделал открытия? Хоть представляете себе? – Его брови взобрались высоко на его розовый лоб. – Я могу отключить формирование долговременной памяти; дать вам фотографическую, эйдетическую память; сделать вас религиозным; заставить вас ощущать вкус цвета и слышать форму; замедлить для вас течение времени; дать вам безупречное чувство времени; заставить ваш фантом думать, что у него есть хвост или матка. Без сомнения, я очень скоро обнаружу корни наркотической зависимости и научусь избавлять людей от неё. Я смогу дать сознанию контроль над обычно автономными процессами типа частоты сердцебиения. Смогу дать взрослым ту лёгкость, с которой ребёнок овладевает новыми языками.
– Вы знаете, что происходит, когда вы вырезаете одновременно шишковидное тело и поле Брока? Когда полностью изолируете гипоталамус от остального мозга? Когда делаете так, что то, что обычно кодируется в одном полушарии, проецируется на другое. Что происходит, когда вы пробуждаете человеческий разум в теле с тремя руками, или четырьмя? Или с глазами, один из которых смотрит вперёд, а другой – назад?
– Я теперь знаю. Я знаю больше о том, как на самом деле работает мозг, чем Декарт, Джеймс, Фрейд, Сёрль, Чалмерс, Нагель, Бонависта и Чо вместе взятые . И я только начал свои исследования!
– Боже, – сказал я. – Боже. Вы должны прекратить. Я запрещаю.
– Я не уверен, что вы вправе это сделать, – сказал Смайт. – Вы не создали свой разум; он не является субъектом копирайта. Кроме того, подумайте о пользе всего того, что я делаю.
– Пользе? Вы мучаете всех этих людей.
Смайта остался непоколебим.
– Я провожу исследования, которые требуется провести.
Прежде чем я успел ответить, заговорил Гадес – впервые за последние несколько минут.
– Пожалуйста, мистер Салливан. Вы единственный, кто может нам помочь.
– Почему я? Потому что я моложе других?
– Отчасти. Но это лишь мала часть.
– Тогда что ещё?
Гадес смотрел на меня, Смайт смотрел на Гадеса.
– Вы способны к спонтанному запуску, – сказал Гадес. – Больше никто.
Я совершенно растерялся.
– Что?
– Если вы, будучи мнемосканом, потеряете сознание, то это будет не навсегда, – сказал Гадес. – Сознание вернётся само, по собственному хотению. Ни одному из прочих мнемосканированных этого не удавалось.
– Я не терял сознание, – сказал я. – С тех пор, как оказался в этом теле.
– Теряли, – сказал Гадес. – Почти сразу же после того, как были созданы. Не помните? В нашей лаборатории в Торонто.
– Я… ох…
– Вспомнили? – спросил Смайт, выпрямляясь. – Был момент, когда что‑то пошло не так. Портер это заметил – и его это потрясло.
– Я не понимаю. Что в этом такого потрясающего?
Смайт развёл руками, словно это было очевидно.
– Вы знаете, почему мнемосканы никогда не спят?
– Мы не утомляемся, – сказал я. – Не устаём.
Смайт покачал головой.
– Нет. О, это, конечно, так и есть, но не в этом причина причина.
Он посмотрел на Гадеса, словно давая ему шанс оборвать себя, но Гадес лишь чуть‑чуть шевельнул плечами, оставляя всё на усмотрение Смайта.
– Мы, конечно, следили за тем, как идёт ваш процесс в суде, – сказал Смайт. – Вы видели, как Энди Портер давал показания, не так ли?
Я кивнул.
– И он говорил о конкурирующих теориях, объясняющих механизмы возникновения сознания, помните? О том, что является его физическим коррелятом?
– Да. Это может быть что угодно от нейронных сетей до… э‑э…
– До клеточных автоматов на поверхности микротрубочек, составляющих цитоскелет нервной ткани, – сказал Смайт. – Портер предан компании; он рассказал так, будто в этом вопросе до сих пор нет ясности. Однако она есть – хотя знаем об этом только мы, компания «Иммортекс». Сознание – это клеточные автоматы; именно в них оно и возникает. Это уже без вопросов.
Я кивнул.
– Допустим. И что?
Смайт сделал глубокий вдох.
– А то, что с помощью процесса мнемосканирования мы получаем идеальный квантовый снимок вашего разума в определённый момент времени: мы составляем точную карту конфигурации, пользуясь метафорой Портера, чёрных и белых пикселов, которые являются полями клеточных автоматов, покрывающих микротрубочки вашего мозга. Это идеальный квантовый снимок. Но это и всё, что производит мнемоскан – снимок. И этого недостаточно. Сознание – это не состояние, это процесс . Потому что для того, чтобы этот снимок обрёл сознание, он должен самопроизвольно стать кадром из фильма, фильма, который создаёт собственную, не ограниченную сценарием историю, разворачивающуюся в будущее.
– Как скажете, – сказал я.
Смайт энергично закивал.
– Снимок становится фильмом, когда белые и чёрные пикселы оживают. Но они не сделают это сами: им нужно дать правила, которым они станут подчиняться. Ну, вы знаете: стань белым, если три твоих соседа чёрные и всё такое. Но эти правила не встроены в систему. Они наложены на неё. Как только это произошло, клеточные автоматы продолжают свои перестановки бесконечно – и это и есть сознание, это и есть феномен осознания своего бытия, внутреннего мира, существования в качестве «кого‑то» .