– Это неправда, – сказал, наконец, Гадес, снова поворачиваясь ко мне.
Я кивнул.
– Первая реакция корпоративного менеджмента любого мира: лгать. Но сегодня это не сработает. Насчёт других экземпляров я уверен на сто процентов. Я вступал с ними в контакт.
Смайт сузил глаза.
– Это невозможно.
– Возможно, – сказал я. – Это своего рода… спутанность, я полагаю. – Обоих использование мной этого слова явно застало врасплох. – И я знаю, что вы что‑то с ними делаете, что‑то творите с их памятью. И я бы хотел, чтобы вы ответили на один вопрос: зачем?
Гадес ничего не ответил; Смайт тоже молчал.
– Ладно, – сказал я, – давайте я вам расскажу, что, по моему мнению, вы задумали. На процессе я узнал о существовании философской концепции под названием «зомби». Это не совсем то же, что зомби в вуду – оживлённые мертвецы. Нет, философский зомби – это существо, которое выглядит и действует в точности как мы, но не имеет сознания, не осознаёт себя. Тем не менее, оно может выполнять сложные высокоуровневые задачи.
– Да? – сказал Смайт. – И что?
– «И похоже, ты единственный, кто знает / Каково это – быть мною».
– Простите, – сказал Смайт. – Это вы что, пели только что?
– Пытался, – ответил я. – Это строка из заглавной песни старого сериала «Друзья». В своё время это было любимое телешоу Карен. И эти слова как раз к месту: быть мной – это как‑то ; вот каково настоящее определение сознания. Но зомби – это никак . Они не являются кем‑то . Они не чувствуют боли или удовольствия, хоть и реагируют на них так, словно чувствуют.
– Вы же понимаете, – медленно произнёс Смайт, – что не все философы считают, что подобные конструкты возможны. Джону Сёрлю они очень нравились, но Дэниел Деннет в них не верил.
– А во что верите вы, доктор Смайт? Вы, главный психолог «Иммортекс». Во что верите вы? Во что верит доктор Портер?
– Не отвечайте, – сказал Гадес, оглядываясь через плечо. – Я больше не заложник, Гейб; если вам дорога ваша работа – не отвечайте.
– Тогда отвечу я, – сказал я. – Я думаю, что в «Иммортекс» верят в зомби. Я думаю, что вы экспериментируете с копиями моего разума, пытаясь получить человеческое существо без сознания.
– Это для чего же? – спросил Смайт.
– Да для всего. Рабы, сексуальные игрушки – что угодно. Религиозные люди скажут, что эти тела лишены души; философы скажут, что они существуют, не осознавая себя… не зная , что они существуют, что их дом между ушами пуст. Рынок услуг по переносу сознания в искусственные тела может быть огромен, но рынок разумных роботов‑работников будет ещё шире. До сих пор никому не удавалось создать подлинный искусственный интеллект, и ваше мнемосканирование добилось этого самым простым путём из возможных: в точности скопировав человеческий мозг. Я смотрел ту давнюю передачу с Сэмпсоном Уэйнрайтом по телевизору – двое за занавесями. Ваши копии в точности повторяют оригинал – но по‑настоящему вы хотите не этого, не правда ли?
– Нет, вы хотите получить интеллект человека без его сознания, который бы не осознавал себя, который был бы «никак». Вам нужны зомби – мыслящие существ, способных безупречно производить даже самые сложные операции, не жалуясь и не скучая. И поэтому вы стали экспериментировать с контрафактными копиями моего разума, пытаясь изъять из него те части, что отвечают за сознание, чтобы получить в результате зомби.
Смайт покачал головой.
– Уверяю вас, мы не работаем ни над чем настолько гнусным.
– Гейб , – сказал Гадес, тихо, но строго.
– Будет лучше сказать ему правду, – сказал Смайт, – чем позволить предполагать худшее.
Гадес надолго задумался; его круглое бородатое лицо застыло. Наконец он слегка, почти незаметно, кивнул.
Но теперь, получив разрешение говорить, Смайт, похоже, не знал, с чего начать. Он оттопырил губы и несколько секунд молчал.
– Вы знаете, кто такой Финеас Гейдж? – спросил он, наконец.
– Это из «Вокруг света за восемьдесят дней»? – предположил я.
– То был Филеас Фогг. Финеас Гейдж работал на железной дороге. В 1848 году ему пробило голову трамбовкой, от которой в черепе осталась дыра пяти сантиметров в диаметре.
– Не лучший способ умереть, – заметил я.
– Да уж, – сказал Смайт. – Только он не умер. Он прожил ещё двенадцать лет.
Я вскинул брови – они до сих пор немного цеплялись при этом, чёрт бы их побрал.
– С дырой в голове?
– Да, – ответил Смайт. – Конечно, его характер изменился – что многому научило нас о том, каким образом в мозгу формируется характер. По сути, очень многое из того, что мы знаем о работе мозга, базируется на наблюдениях за случаями типа Финеаса Гейджа – ужасными, жуткими происшествиями. Большинство из них были единственными в своём роде: был лишь один Финеас Гейдж, и по массе причин случившееся с ним нетипично для людей с подобными повреждениями мозга. Но мы полагаемся на его случай, потому что не можем воспроизвести его обстоятельства. Вернее, не могли до последнего времени.
Я пришёл в ужас.
– То есть вы специально повреждаете мозг моих копий для того, чтобы посмотреть, что будет?
Смайт пожал плечами, словно это было совершенно пустячным делом.
– Именно. Я надеюсь превратить исследования сознания в эмпирическую науку вместо собрания разрозненных случайно подсмотренных фактов. Сознание – это всё : это то, что даёт вселенной форму и смысл. Наш долг перед собой – изучать его, понять, наконец, по‑настоящему, что это такое и почему осознавать себя – это «как‑то».
У меня перехватило горло.