– Хорошо. Что вы делали между восемью вечера и полночью двадцать второго декабря?
– С восьми до восьми тридцати я смотрел телевизор.
– Какую программу?
– Полагаю, я беспорядочно переключал каналы. Я смотрел понемногу множество передач. – Пучок щупалец сложился в тосокский эквивалент пожатия плечами. – В конце концов, я мужчина.
Присяжные рассмеялись. Щёки Зиглер немного покраснели.
– А чем вы занимались после того, как закончили переключать каналы?
– В основном, медитацией. И, разумеется, линькой.
– Конечно, – сказала Зиглер. – Так удобно подоспевшей линькой.
– Это вовсе не удобно, миз Зиглер. Не знаю, есть ли в людской биологии какие‑либо периодические процессы, но поверьте мне, линька раздражает неимоверно.
Судья Прингл изо всех сил старалась сохранять серьёзное выражение лица.
– Инструмент, которым убили доктора Колхауна, – сказала Зиглер. – Он ваш?
– Очень похоже, разумеется, что его убили тосокским мономолекулярным резаком, да. Он может быть мой или чей‑то ещё; это предмет обихода, и на корабле их имеется несколько десятков. Но даже если он окажется моим – это не такой предмет, который держат запертым в сейфе.
Дэйл позволил себе лёгкую улыбку. Хаск оказался великолепным свидетелем – весёлым, дружелюбным, рациональным. Было очевидно, что присяжные начинали ему симпатизировать.
Линда Зиглер, должно быть, думала о том же самом. Дэйл почти чувствовал, как в её мозгу переключаются передачи. Её манера стала боле агрессивной, а голос сделался резким.
– Мистер Хаск, правда ли, что вы преждевременно вышли из гибернации для того, чтобы устранить последствия аварийной ситуации на борту?
– Да.
– Вы пробудились, потому что таковы обязанности члена экипажа, обозначаемого как «первый»?
– Да.
– А Селтар? Какова была её должность?
– Она была «второй» – при возникновении ситуации, с которой я не мог справиться один, пробуждалась и она. Я был менее ценен, чем она, но она была менее ценна, чем все остальные.
– И вы двое пробудились, чтобы принять меры по поводу постигшей ваш корабль катастрофы?
– Да.
– Одновременно?
– Одновременно. Корабельный компьютер решил, что потребуемся мы оба, и начал нагревать гибернационные платформы и одеяла, чтобы пробудить нас.
– Но Селтар погибла во время ремонтных работ?
– Да.
– Как?
– Она работала в инженерном отсеке. Герметичную переборку выбило давлением и бросило на неё. Удар убил её мгновенно.
– Её тело было сильно повреждено?
– Нет. Удар пришёлся ей в голову.
– И что вы сделали с телом?
– Согласно стандартной корабельной процедуре я произвёл вскрытие и изъятие органов на случай, если возникнет нужда в трансплантации.
– Вы не чувствовали возбуждения, когда делали это?
– Нет.
– Вы не получали удовольствия от разрезания плоти?
– Нет.
– Вы не чувствовали желания совершить это снова?
– Нет.
– Прибыв на Землю, вы интересовались человеческой анатомией?
– Нет. Подобный интерес был бы неприличен.
– Да ладно, Хаск! Вы ведь исследователь, вы попали в чужой – для вас – мир. Разве вам не интересны формы жизни, его населяющие?
– Ну, если так это сформулировать…
– То есть, вы солгали только что, ответив отрицательно?
– Я оговорился.
– Сколько раз вы оговаривались до этого?
– Возражение! – сказал Дэйл. – Риторика.
– Принимается, – сказала Прингл.
– То есть вы признаёте, что в прошлом вскрывали тело, и что вам была любопытна людская анатомия – несмотря на то, что интерес к ней был неприличен по стандартам вашего общества.
– Вы преувеличиваете мой интерес.
– Двадцать второго декабря вы встречались с доктором Колхауном, в то время как почти все остальные отсутствовали. Ваша тяга к созерцанию человеческих внутренностей ударила вам в голову?
– Нет.
– Вы вытащили свой режущий инструмент и отрезали ему ногу?
– Нет.
– И вы вспороли ему живот и вырезали его органы – точно так же, как в прошлом выреза́ли органы Селтар?
– Нет. Нет. Ничего из того, что вы сказали, не было.
– Вы монстр, не так ли, мистер Хаск? Убийца и, даже по стандартам вашего собственного народа, извращенец.
– Возражение! – сказал Дэйл.
– Это неправда, – сказал Хаск. Щупальца у него на голове беспорядочно метались.
– Единственная правда, от которой никуда не деться, – сказала Зиглер, – это то, что Клетус Колхаун мёртв.
Хаск несколько секунд молчал. Его щупальца постепенно успокаивались.
– Да, – согласился он, наконец. – От этого никуда не деться.
Возбуждение прессы немного – но только немного – улеглось на следующий день, когда продолжился опрос свидетелей защиты.
– Защита вызывает тосока по имени Рендо, – сказал Дэйл Райс.
Рендо прошагал к свидетельской скамье и был приведён к присяге.
Дэйл поднялся.
– Мистер Рендо, как называлась ваша должность на борту тосокского звездолёта?
– Шестой.
– И в чём конкретно состояли ваши обязанности?
– Я главный инженер.
– До того, как вы отправились в полёт к Земле, где вы жили?
– В городе Десталб‹хлоп› на планете, которую мой народ зовёт домом.
– И эта планета – где она расположена?
– Пользуясь принятой у вас терминологией – в системе Альфы Центавра.
– С какой целью вы прибыли на Землю?
Рендо бросил взгляд на присяжных.
– На нашем небе ваше солнце находится в созвездии, которое вы называете Кассиопеей. С Земли Кассиопея выглядит, как ваша буква W. На нашем небе ваше солнце добавляет к этой W ещё одно звено. Мы зовём это созвездие Змеёй. Ваше солнце – это яркий глаз змеи; остальное, то, что вы зовёте Кассиопеей – её более тусклый хвост. – Пучок щупальцев Рендо разделился посередине. – Каждый юный тосок, глядя в глаз змеи, знает, что это, за исключением Оранжевой и Красной – самая близкая к нам звезда. Естественно, мы должны были посетить её.