Золотое руно (сборник) - Страница 422

422

– Конечно, – ответил Уиллс низким приятным голосом. – Именно благодаря форме образуемой гортанью и нижней челюстью впадины мы способны издавать тот сложный набор разнообразных звуков, из которых состоит наша речь. Другими словами, она даёт нам способность общаться.

– Гортань выполняет ещё какие‑либо функции?

– Кадык также служит людям вторичным половым признаком; он гораздо заметнее у взрослых мужчин.

– Что‑нибудь ещё?

– Не уверен, что понимаю, куда вы клоните.

Дэйл был доволен разыгранным Уиллсом представлением; защита умела играть в игру «поглядите‑ка, мы не репетировали опрос эксперта» не хуже, чем обвинение.

– Рассмотрим, к примеру, – сказал Дэйл, – гортань человека и гортань шимпанзе. – В чём между ними разница?

Уиллс поправил очки в проволочной оправе.

– Угол изгиба дыхательного пути между губами и гортанью существенно различается. У людей воздух поворачивает под прямым углом; у шимпанзе это плавная кривая.

– Создаёт ли это какие‑то проблемы?

– Не для шимпанзе, – ответил Уиллс, широко улыбнувшись и словно приглашая присяжных посмеяться шутке.

– Что вы имеете в виду?

– У людей над гортанью есть пространство, в которое может попасть пища. Мы можем подавиться едой и задохнуться; шимпанзе – нет.

– Спасибо, доктор Уиллс. А что вы можете сказать про аппендикс? Мы все слышали о нём, разумеется, но вы можете рассказать о нём подробнее?

– Конечно. Аппендикс – это полая трубка лимфоидной ткани от двух до двадцати сантиметров длиной и толщиной с карандаш. Другими словами, он выглядит, как червяк – вот почему мы называем его червеобразным отростком. Один конец этого червя прикреплён к слепой кишке – это начальный участок толстого кишечника. Другой его конец закрыт.

– И для чего же он нужен?

Уиллс могрнул своими голубыми глазами.

– Общеизвестно, что он не нужен совершенно ни для чего; это рудиментарный орган. Наши предки‑приматы были травоядными, и в своей изначальной форме аппендикс, должно быть, участвовал в пищеварении – современные травоядные имеют увеличенную слепую кишку, напоминающую растянутый вариант нашего аппендикса. Однако нам аппендикс не приносит совершенно никакой пользы.

– Существуют ли опасности, связанные с аппендиксом?

– О, да. Он подвержен инфицированию и воспалению. Примерно каждый пятнадцатый человек на протяжении своей жизни сталкивается с аппендицитом.

– Но это ведь не опасно для жизни?

– Ещё как опасно. Это тяжёлое, болезненное и потенциально смертельное заболевание. Обычно в таких случаях аппендикс хирургически удаляется.

– Спасибо, профессор. Миз Зиглер, свидетель ваш.

Зиглер коротко посовещалась со своей помощницей, Триной Даймонд, потом пожала плечами.

– Обвинение вопросов не имеет.

– Отлично, – сказала судья Прингл. – Ввиду позднего часа мы прервёмся до десяти утра завтрашнего дня. – Она посмотрела на присяжных. – Пожалуйста, помните о данных вам инструкциях. Не обсуждайте дело между собой; не составляйте определённого мнения о деле, не размышляйте о нём и не позволяйте никому говорить с вами на темы, касающиеся дела. – Она стукнула молотком. – Заседание закрыто.

Хаск по‑прежнему ночевал в своей комнате в Валкур‑Холле. Как обычно, Фрэнк провожал его домой вместе с четырьмя полицейскими: двоими в той же машине, что и они с Хаском, и ещё двоими в машине сопровождения. Проблема с Валкур‑Холлом состояла в том, что хотя само здание было полностью готово, стоянка перед ним ещё не была заасфальтирована, так что полицейским приходилось выводить Хаска из машины за двести метров от входа в здание. Вокруг всего здания в газон были вбиты колышки, и между ними натянута жёлтая полицейская лента. И каждый день по окончании судебного заседания сотни студентов, преподавателей и просто горожан собирались за лентой, чтобы поглазеть на Хаска. Фрэнк и Хаск выходили из полицейской машины вместе. Как всегда, Фрэнк с трудом поспевал за тосоком, чей шаг был намного шире. Было только 16:40, и солнце всё ещё стояло довольно высоко в синем безоблачном небе.

Фрэнку показалось, что эти два звука он услышал одновременно, хотя, разумеется, один из них должен был прозвучать раньше другого. Первый был щелчком таким громким, что заболело в ушах, словно гром, или ломающаяся кость, или трескающийся под ногами лёд замерзшего озера. Он отражался от стеклянных и стальных стен, и его эхо не утихало несколько секунд.

Второй звук был высокий и вибрирующий, непохожий ни на что, слышанное Фрэнком раньше. Это был отчасти звук бьющегося стекла, отчасти звук вагонных колёс, тормозящих о стальные рельсы, а отчасти гудки сотни телефонов, у которых забыли положить трубки.

Фрэнк подумал – он надеялся – что первый звук был хлопком карбюратора, но это было не так. Двое из полицейских моментально сорвались с места и понеслись к столпившимся за пределами огороженной территории людям. Они почти тут же повалили стрелка на землю. Фрэнк же смотрел на собственную грудь, на розовые кляксы, расплескавшиеся по его пиджаку, рубашке и галстуку.

И тогда он сообразил, что это был за второй звук.

Хаск всё ещё стоял, но на глазах Фрэнка он, словно в замедленной съемке, рухнул на землю; каждая его ног подогнулась сначала в нижнем суставе, а потом в верхнем. Его туловище откинулось назад, и крик инопланетянина затих по мере того, как квадрат его рта уменьшился в размерах, пока от него не осталось ничего, кроме горизонтальной щели, обозначавшей внешнее отверстие. Он продолжал падать, наваливаясь на заднюю руку. Фрэнк бросился вперёд, пытаясь его подхватить, но тосок оказался на земле прежде, чем Фрэнк до него дотянулся.

422