– Ваша честь, я хочу приобщить к делу вот этот отчёт метеорологического центра Лос‑Анджелесского аэропорта, в котором сказано, что день двадцать четвёртого декабря выдался необычно жарким – семьдесят пять градусов в тени.
– Миз Зиглер?
– Не возражаю.
– Приобщено.
– Семьдесят пять градусов в тени, – повторил Дэйл. – Легко представить, что вам очень не хотелось ковыряться в мусоре в такую жару.
– Я делал мою работу.
– А запах – не будем забывать про запах. Даже в обычный зимний день свалка воняет, детектив. В жаркий зимний день вонь, должно быть, сбивает с ног.
– Я такого не помню.
– Конечно, никто не может винить вас за то, то вы не стали тратить слишком много времени на разгребание отбросов под палящим солнцем – особенно если учесть, что это был, в конце концов, канун Рождества. Вы без сомнения торопились вернуться домой, к своей семье.
– Я произвёл тщательный поиск.
– Разумеется, вы обязаны это сказать, не так ли?
– Возра…
– Разумеется я обязан это сказать. Я нахожусь под присягой и обязан говорить правду.
Дэйл улыбнулся.
– Отличный ответ, детектив. Просто отличный. Больше вопросов не имею.
– Обвинение вызывает тосока по имени Стант.
Стант поднялся с одного из тосокских сидений, установленных среди мест для публики, и вышел через калитку в колодец перед кафедрой судьи Прингл.
– Клянетесь ли вы, – сказал клерк, – что показания, которые вы дадите по делу, рассматриваемому сейчас судом, будут правдой, всей правдой и ничем, кроме правды, и да поможет вам Бог?
– Клянусь.
– Огласите ваше имя.
– Стант. По буквам: Эс‑Тэ‑А‑Эн‑Тэ.
– Садитесь. – Пока Станта приводили к присяге, бэйлиф убрал со свидетельского места обычный стул и заменил его на тосокский. Стант устроился на нём так, чтобы боковины удобно подпёрли его ноги в местах соединения с туловищем.
Линда Зиглер поднялась на ноги.
– Стант, прежде чем мы начнём, я думаю, необходимо немного поговорить о клятве, которую вы только что принесли. Вы понимаете разницу между понятиями «лгать» и «говорить правду»?
– Конечно.
– Вы ответили «клянусь», когда клерк сказал «и да поможет вам Бог»?
– Да.
– Среди тосоков распространена вера в высшее существо?
– Да.
– Это существо – оно считается творцом?
– Она является создателем вселенной, да. И некоторых форм жизни.
– И вы лично разделяете веру в это существо?
– Да.
– То есть когда вы просите Бога помочь вам говорить правду, вы, по сути, апеллируете к высшей силе, в существование который вы лично верите?
– Да.
– Вы понимаете то значение, которое мы придаём правдивости показаний, данных перед судом?
– Мне это было подробно разъяснено. Я буду говорить правду.
– Спасибо – и простите меня за эти вопросы. Теперь, Стант, расскажите, пожалуйста, о ваших отношениях с обвиняемым Хаском.
– Я его сводный брат.
Зиглер это явно застало врасплох.
– Я… прошу прощения?
– Я уверен, что употребил термин правильно. У нас одна и та же мать, но разные отцы.
Зиглер взглянула на Дэйла. Дэйл был так же потрясён этим открытием, как и сама Зиглер, но в лице не изменился. Потом она посмотрела мимо Дэйла на доктора Нобилио; на его лице также было выражение полнейшего изумления: брови вскинуты, рот приоткрыт и округлён. Это был простой вопрос, заданный для проформы, и она, несомненно, ожидала услышать что‑то вроде «мы сослуживцы» или «мы коллеги» или что‑то настолько же очевидное. По Зиглер было заметно, как она пытается взять себя в руки.
– Ваш сводный брат, – повторила она.
Щупальца на голове Станта качнулись вперёд – тосокский эквивалент кивка.
– Да.
– Ваша честь, – сказала Зиглер. – Прошу разрешения считать свидетеля враждебным.
– Я не враждебен, – сказал Стант.
Судья Прингл взглянула на Станта.
– Под «враждебным» в данном случае имеется в виду выступающий против версии обвинения. Теперь, пожалуйста, не говорите ничего, пока я не вынесу решение по этому вопросу.
– Ваша честь, – сказал Дэйл, поднимаясь на ноги и разводя своими гигантскими руками, – защита возражает. Стант не демонстрировал враждебности.
– Ваша честь, – сказала Зиглер, – здесь была бы уместна расширительная трактовка.
Прингл задумалась.
– Быть чьим‑то братом не означает автоматически враждебного статуса. Кроме того, мы ничего не знаем о семейных отношениях у тосоков. Я откладываю решение до тех пор, пока мы не узнаем больше.
– Хорошо, – сказала Зиглер и повернулась к Станту. – Давайте тогда ненадолго на них остановимся. Стант, как получилось, что вы стали сводным братом Хаска?
– У меня мужские гениталии. Иначе я был бы сводной сестрой.
Присяжные засмеялись. Зиглер выглядела недовольной. Дэйл её понимал: она понятия не имела, к чему приведёт этот диалог, а это положение, в котором не хочет оказаться ни один ведущий процесс юрист.
– Вы происходите из распавшейся семьи?
– Наша семья цела.
– Я имею в виду, ваши родители разошлись? Как так получилось, что одна женщина имеет детей от двух разных мужчин?
– Моя мать, разумеется, имеет детей от четырёх разных мужчин.
– Четырёх мужчин, – моргнув, повторила Зиглер.
– Да.
Зиглер помолчала, формулируя вопрос. Наконец, она снова посмотрела на Дэйла, словно умоляя его воздержаться в этот раз от возражений, и сказала Станту:
– Возможно, если вы расскажете нам о тосокской репродуктивной практике… если, конечно, это не слишком интимная тема.
– Вовсе не интимная, хотя по обычаю мы не обсуждаем внутреннее устройство и функции наших тел, кроме как со жрецом‑терапевтом. За внешнюю сторону мы несём ответственность сами, но то, что внутри, принадлежит Богу.